Молодежь неохотно идет в науку, что может привести к провалам в индустриально-инновационной стратегии страны

По сравнению с концом 80-х годов прошлого века финансирование отечественных фундаментальных и прикладных исследований сократилось более чем в три раза. Хотя надо отдать должное: государство по мере роста экономики увеличивает свои расходы на научную сферу. Разумеется, эти деньги слабо сопоставимы с валовыми расходами на науку, которые несут некоторые другие страны. Например, по сравнению со странами ОЭСР Казахстан опережают не только экономические гиганты из G7, но и Корея, Индия, Чехия, Норвегия, Нидерланды. Что касается США, Японии, Германии, то здесь разрыв достигает 20, 8 и 4 раз соответственно.

Резкое сокращение финансирования науки не могло не повлиять на число занятых в этой сфере. По сравнению с 1990 годом оно сократилось более чем в два раза — с 2,9 процента от общего числа населения до 1,2 процента в 2005 году, хотя периоду роста расходов на научную сферу соответствовал рост числа занятых исследованиями и разработками начиная с 1999 года. Но каково качество кадрового потенциала науки? Придите на любой слет ученых и в зале увидите исключительно седовласых генералов от науки да загнанных силой студентов, которые откровенно скучают, слушая ораторов.

Казалось бы, резкое снижение расходов на научную сферу, фактическое отсутствие интереса к отечественным разработкам со стороны коммерческого сектора, падение профессионального престижа научного работника, «отток мозгов», резкое старение кадров должны были неминуемо привести к научному коллапсу или, как минимум, полному отсутствию желающих заниматься исследованиями. Но в целом этого не произошло. Например, по количеству исследователей на 10 000 занятых в экономике Казахстан выглядит не хуже Германии, Канады, Великобритании, то есть стран, экономика которых не подвергалась за последние годы сколько-нибудь серьезным воздействиям. Характерно, что количество научных организаций, относящихся к государственному сектору, начиная с 2001 года растет, их примерно 73 процента от общего числа.

Вероятно, наша наука имеет наиболее адаптивный научный потенциал в мире, и в этом наша сила. Но в этом же наша слабость, ибо национальная наука, подвергнувшись шоковому воздействию в конце 80-х годов, сумела его пережить, перейдя из своего и так не самого эффективного состояния в фазу активных мутаций ради самосохранения. Проблема заключается в том, что мутирующая или нестабильная система не может быть эффективной, то есть она потребляет ресурсы, но не конкурирует ни за их получение, ни за результаты, значит, ее полезность для общества стремится к нулю. Это становится особенно очевидным, если обратить внимание на то, что доля капитальных затрат во внутренних расходах на исследования и разработки равна лишь 5 процентам, расходы на покупку оборудования составили в среднем 1,8 процента, а доля оборудования старше 11 лет в основных фондах составляет более 42 процентов.

Упомянутый тезис об общественной полезности науки сегодня вызывает наиболее ожесточенные споры между властью, озабоченной проблемами системной модернизации, и представителями от науки. Последние считают, что правительство не должно делать ничего иного, как увеличивать ассигнования. Власть готова с этим согласиться, но не считает рост валовых расходов основным лекарством от болезней, которыми страдает научная сфера. Рост расходов и структурная реформа – вот смысл подходов государства. Разумеется, реформа не может быть приятной ни для власти, ни для ученых. Это испытание.

Если мы говорим о фундаментальных исследованиях, которые по определению не имеют кратко-срочного коммерческого эффекта, то мы должны опираться в своих рассуждениях на то, что такого рода исследования имеют целью воспроизводство базы знаний для всех, в том числе и для окружающего нас мира. Приложатся ли фундаментальные работы к экономическому эффекту или нет, где, в какой стране это произойдет — дело случая, но отказаться от их проведения невозможно, поскольку это равносильно утрате научного статуса. Ни в одном из тех документов, которые вышли из-под пера чиновников, не сказано, что власть хочет отказаться от науки, что будет тотальная приватизация научных организаций, что реформа делается ради экономии бюджетных средств. Рискнем утверждать, что вариант концепции реформирования, предлагаемый научным сообществом выглядит даже более жестко в части постановки проблем, нежели правительственная концепция.

Суть же противоречий заключается в том, что ученые, точнее, их верхушка, желают любой ценой сохранить самостоятельный статус распорядителей теми ресурсами, которые они получают напрямую из бюджета, по грантам и из тех источников, которые формируются от использования государственного имущества. Правительство и здесь не возражает, но хочет все же иметь в своем распоряжении некий набор рычагов, позволяющих не только лучше контролировать распределение расходов на фундаментальные исследования, но и оперативно вмешиваться в их деятельность.

Как минимум, это логично. Во-вторых, есть сильные подозрения, что ученые не смогут самостоятельно решить те проблемы, которые стоят даже не перед ними, а перед государством в целом. В-третьих, это ни в коей мере не противоречит международной практике в подобных случаях, имеющей гораздо более радикальные примеры организации, управления и контроля.

Сектор прикладной науки, как более приближенный к экономике, представлен в госсекторе науки в основном ведомственными (отраслевыми) научными организациями и государственными научными центрами. Последние представляют собой наиболее существенный и наиболее жизнеспособный сегмент практической области производства и распространения знаний.

Впрочем, Министерство образования и науки придерживается мнения, что если и дальше продолжать практику безальтернативных гарантированных конкурсов, то государство никогда не сможет разобраться с тем, какие из научных центров действительно станут базовыми элементами прикладной науки, а какие надо просто за- крыть. Дело в том, что в этой системе очень разные организации, где весьма дифференцирована патентная активность, состояние материальной и интеллектуальной базы.

Вузовская наука сегодня является недостаточно структурированным сегментом государственного сектора науки, хотя трудно приуменьшить ее роль с точки зрения обеспечения целостности и единства отечественной научной системы, ее неразрывности с системой подготовки кадров. Между прочим, по числу студентов на душу населения Казахстан опережает США (и значительно). И наоборот, мы сильно отстаем от Финляндии, Швеции, Испании, Кореи, Польши.

Потенциал вузовской науки велик, и он выглядит наименее закостенелым и наиболее результативным по сравнению с фундаментальным и отраслевым сегментами. Отечественные вузы, и в особенности после целого ряда реструктуризаций в последние годы, имеют все необходимое для производства и распространения знаний, в том числе достаточно современную инфраструктуру. В их составе есть научно-исследовательские и проектно-конструкторские подразделения.

Может ли вузовская наука стать базовым элементом национальной науки? Да, безусловно, но в ближайшей перспективе ее следует рассматривать в основном как универсальный связующий элемент между фундаментальными и прикладными разработками, всячески поощряя бюджетными ресурсами точки инновационной активности в институтах и университетах.

В будущем, обеспечив качественное воспроизводство научных кадров, мы сможем рассчитывать на то, что наши ведущие университеты станут центрами производства и коммерциализации знаний. Только вот случится это не скоро, а между тем страна уверенными шагами идет по пути инноваций в индустриальном секторе. Другое дело, что на текущем этапе наши собственные инновации занимают в общем перечне реализуемых проектов весьма скромную долю.

Алексей ХРАМКОВ, Алматы